Там, конечно, ждут, готовятся. Запахи от жареных гусей, пирогов с капустой и яйцами такие, что пролетающие мимо на высоте трех километров вертолеты не могут провертеть мимо. Девки дворовые учат подблюдные песни, сурьмят брови и загодя расстегивают на сарафанах верхнюю пуговку. Которые победовей – те две. Супруга разрывается на части. Надо и девок за косы оттаскать, чтобы грудь на хлеб с солью при встрече не выкладывали, и за пирогами присмотреть, и за кучером, которому уже давно надо выезжать на станцию меня встречать, а он как ушел в погреб пробовать вишневую наливку – так и пропал. Лук пригорает, крик стоит, шум, гам и тарарам такой, что на спутниках Сатурна слышно.
Потом, на следующее утро, я выйду во двор, чтобы гладить спящую в тени собаку, долго нюхать в саду жасмин, предусмотрительно посаженный женой под моим носом, проверять на упругость свекольную ботву в огороде, пить в беседке, увитой каприфолями кофий со сливками и горячими калачами, отворачиваться с содроганием от поднесенной рюмки анисовой водки и спрашивать жену: «Скажи-ка мне, душечка, не знаешь ли ты отчего я вчера так обожрался гусем и пирогами? Неужели меня нельзя было остановить? Хоть бы знак какой-нибудь подала что ли – хватит, мол. У тебя вон уже капуста с яйцами из ушей полезла. Лопнешь же, ирод. Почему ты молчала? Я тебя русским языком спрашиваю?!» И тут жена как…
Правду говоря, я и сейчас могу выйти во двор, погладить собаку, понюхать жасмин и спросить у жены насчет гуся и пирогов с капустой и яйцами. И жена может как… Она еще и не так может. И для того, чтобы в этом убедиться вовсе необязательно три года торчать на кольцах Сатурна.