К вечеру, перед тем, как ужинать остатками кролика тушеного в красном вине и пить чай с кизиловым вареньем, оденешься потеплее и пойдешь прогуляться в поле, заберешься на холм, поросший ромашками, давно высохшим иван-чаем и еще цветущим зверобоем, станешь слушать, как пронзительно поют кузнечики, как еле слышно жужжит где-то за облаками самолет и думать, что все могло бы быть по-другому. То есть, вообще все с самого начала или хотя бы с середины. Стоял бы сейчас себе на совершенно другом холме, под совершенно другими облаками, посреди другого поля, на котором растет другой иван-чай, другой зверобой, другие ромашки и совершенно другой самолет невидимо жужжал бы за другими облаками. Стоял и думал бы, что все могло быть совершенно по-другому… Может, конечно, и не все, но кролик мог бы быть тушеным в красном вине, а не в сметане и варенье быть не абрикосовым с миндалем, а... Ну, хорошо. Черт с ним, с вареньем. Пусть будет абрикосовым. Пусть будет даже с миндалем, но уж слова-то в песне кузнечиков точно могли бы быть другими.
