Это книга о русской провинции. О той, в которую редко возят туристов или не возят их совсем. О путешествиях в маленькие и очень маленькие города с малознакомыми и вовсе незнакомыми названиями вроде Южи или Васильсурска, Солигалича или Горбатова. У каждого города своя, неповторимая и захватывающая история с неповторимыми людьми, тайнами, летописями и подземными ходами. Эта книга о провинциальных окнах с резными наличниками внутри которых герань в горшках, румяные пироги с капустой, рябиновые наст...
Увидеть российскую глубинку такой, какова она есть, во всей ее неказистой полноте — и при этом не просто понять, проникнуться, умилиться, но еще и описать так, чтобы все эти чувства не выглядели ни вымученными, ни фальшивыми, умеют единицы. И Михаил Бару — из их числа. Отправляясь в какие-то совсем уж несусветные, ни к какому Золотому кольцу даже близко не прилежащиее русские городки и деревеньки, он ухитряется подметить в них все — от смешной вывески на крыше амбара до трогательного названия ...
Внимательному взгляду "понаехавшего" Михаила Бару видно во много раз больше, чем замыленному глазу взмыленного москвича, и, воплощенные в остроумные, ироничные зарисовки, наблюдения Бару открывают нам Москву с таких ракурсов, о которых мы, привыкшие к этому городу и незамечающие его, не могли даже подозревать. Родившимся, приехавшим навсегда или же просто навещающим столицу посвящается и рекомендуется.
Стилистически восходящие к японским хокку и танка поэтические миниатюры давно получили широкое распространение в России, но из пишущих в этой манере авторов мало кто имеет успех, сопоставимый с Михаилом Бару из Подмосковья. Его блистательные трех- и пятистишья складываются в исполненный любви к людям, природе, жизни лирический дневник, увлекательный и самоироничный.
Перед вами неожиданная книга. Уж, казалось бы, с какими только жанрами литературного юмора вы в нашей серии ни сталкивались! Рассказы, стихи, миниатюры… Практически все это есть и в книге Михаила Бару. Но при этом — исключительно свое, личное, ни на что не похожее. На первый взгляд кажется, что весь Бару — в словах. Что он от них отталкивается и к ним же возвращается. На первый взгляд... Да, он иногда цепляется за слово, играет с ним, жонглирует. Но вдруг от этих его игр становится свежо, зябк...
Дорогие друзья и читатели моего журнала! Те, которые фотографы - любители профессионалы. Говорят, что есть такие прозрачные экраны из оргстекла, которые при макросьемке какого-нибудь цветка или травинки, загораживают его от ветра. Как это называется и где это приспособление можно купить? Я уже весь гугл наизнанку вывернул и найти не могу.
Дорогие друзья и читатели моего журнала! Те из них, которые хроматографисты. Встретился мне вот такой вид или даже подвид хроматографии в переводимой нами книжке Ion-Moderated Partition Chromatography. Мы, конечно, перевели это как ионно-модерируемая распределительная хроматография, но прилагательное "модерируемая" меня смущает. Какая-то некрасивая калька получается. Как химика не смущает, а как редактора перевода смущает. Может, кто-нибудь встречал уже такое по-русски?
В августе, в ночь на Лукерью Большую Медведицу, парни с девками ходят собирать падающие звезды. Если не бегать друг за дружкой, не обниматься и не хохотать до упаду, то можно собрать полный подол этих звезд. Скромница найденную звезду поднесет на ладошке тому, кто ей нравится, та, что побойчее, подкрадется и засунет звезду ему за шиворот или… да мало ли куда, а уж совсем бедовая… Совсем бедовую, как домой заявится, мамка мокрым кухонным полотенцем отлупит, а то и вожжами от отца ей достанется. В августе яблочные червячки, наконец, выясняют кто в яблоке главный и те, что послабее и покороче, уползают в более мелкие и более кислые плоды, чтобы жрать их день и ночь, мучаясь изжогой. В августе между первым и вторым поцелуем может пролететь комар, а то и два. На губах после августовского поцелуя остается едва ощутимая горчинка вроде той, что бывает в вересковом или каштановом меду. Августовские поцелуи, хоть и не намного длиннее июльских, но послевкусие у них дольше, ярче и запоминаются они не ворохом, а каждый по отдельности. Поцелуи в августе начинают мало-помалу теплеть, чтобы к концу осени и началу зимы стать невозможно горячими. Зимний поцелуй, оставленный где-нибудь под шубой на шее или на плече будет гореть еще час или даже полтора, может прожечь тонкий чулок, а ногу согреет... Впрочем, до всего этого еще очень далеко. Пока, кроме едва ощутимой горчинки на губах, вроде той, что бывает в вересковом или каштановом меду, ничего и нет.
Журнал Лиterraтура прислал мне несколько вопросов о травелогах. Среди прочего спрашивают вижу ли я какие-либо значительные явления в этом жанре в нашей современной литературе. Если честно, то почти не вижу, но... это не значит, что их нет. Скорее всего, я просто их не читал. Может быть вы читали? Напоминаю, что травелог - это путевые заметки, но не просто подписи под фотографиями в блоге какого-нибудь туриста, вернувшегося из Анталии. И еще хочу спросить. Не всех, но тех, кто читает мои краеведческие очерки о провинции. Что вы в этих очерках ищете? Вряд ли сведения о том, где можно пообедать в Ветлуге или переночевать в Грязовце.
Я думаю, что нам, случись у нас, не приведи Господь, такое, как на Украине, будет неизмеримо тяжелее. У них есть жители западных областей и есть жители восточных, и есть Крым, и есть центральная Украина. Им, в самом плохом случае, можно хотя бы разъехаться в свои донецки и львовы. У нас все затейливее. У нас и те, и другие, и третьи с четвертыми живут в одних и тех же домах, на соседних этажах. У нас баррикады могут быть и между домами. У нас коктейлями Молотова могут бросаться не только в полицейских, но и друг в друга. Бросаться бессмысленно и беспощадно.
Смотрю «Еще раз про любовь». Не то, чтобы очень хочу смотреть, а просто не могу оторваться. Мне кажется, что Лазарев в этом фильме играет Ива Монтана. И того, кого он там играет по сценарию, конечно, но сначала Ива Монтана.
Красотою женщины считают они толстоту. Румяна их похожи на те краски, которыми мы украшаем летом трубы наших домов и которые состоят из красной охры и испанских белил. Они чернят свои зубы с тем же намерением, с которым наши женщины носят черные мушки на лице: зубы их портятся от меркуриальных белил, и потому они превращают необходимость в украшение и называют красотой сущее безобразие. Здесь любят низкие лбы и продолговатые глаза и для того стягивают головные уборы так крепко, что что после не могут закрыть глаза так же как наши женщины не могут поднять рук и головы. Русские знают тайну как чернить самые белки глаз. Маленькие ножки и стройный стан почитаются безобразием. Худощавые женщины считаются нездоровыми, и потому те, которые от природы не склонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть: лежат целый день в постели, пьют русскую водку, которая очень способствует толстоте, потом спят, а потом опять пьют.
Самуэль Коллинз (1619-1670). англичанин. придворный врач Алексея Михайловича в 1659-1666.
Цит. по кн. "Загадочная Московия" Записки западных дипломатов XV-XVII веков. АСТ, Москва, 2010.
Вот у Тургенева, в "Дворянском гнезде", написано "Владимир Николаич говорил по-французски прекрасно, по-английски хорошо, по-немецки дурно. Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки...". И что же? Где теперь те Владимиры Николаичи? Теперь Владимиры Владимировичи... А стыд, как известно, не дым. Глаза не выест.
