Michael Baru

    Полянка в сосновом лесу маленькая – поставить на ней складной стул, повесить на сук рюкзак, привалить к стволу дерева велосипед, достать термос с чаем, приставить его к ножке стула и… все. Есть еще место для небольшой, размером с почтовый конверт, лужицы, оставшейся после вчерашнего дождя, десятка упавших шишек, трех ягод земляники, ветки колокольчиков цвета остывших воздушных поцелуев, гудения стрекозы, тонкого, как шестая струна на гитаре, щебета какой-то желтогрудой птички, выдержанного, как коньяк скрипа старой сосны и… точно все. И еще маленький лоскут голубого неба там, в верхушках бесконечных сосен. Если смотреть сверху, то все это напоминает детские секретики в ямках, накрытых осколком стекла, которые в моем далеком детстве девчонки составляли из сорванных цветов, конфетных фантиков, серебряной фольги и целлулоидных пупсов, а мальчишки разоряли. Так и хочется крикнуть вверх:
    - Господи, ну протри ты очки и посмотри на этот секретик! Видишь, посреди всей этой Твоей красоты… Нет, Господи, не мышь – она просто пробежала по своим мышиным делам… и не стрекоза – эта жука поймала и жрет так, что только хруст его хитиновых надкрыльев стоит… и не птичка – она так надрывно кричит потому, что ее не слушаются птенцы… и не паутина – она просто блестит на солнце… Нет, Господи, и не и не масленок. Да что ты – молодых маслят что ли не видел? Самый обычный масленок, с сосновой иголкой, прилипшей к шляпке и еще один с муравьем, и еще три точно таких же – маленьких, крепких, с лоснящимися… Подожди, Господи, я их сейчас соберу. Сейчас, сейчас… Я только хотел сказать Тебе, что это я сижу на складном стульчике и пью чай с коньяком. Вернее, пил, пока не увидел…

Когда 15 марта 1931 года редактор «Нового мира» Вячеслав Полонский побывал на заседании государственной закупочной комиссии, записал в дневник: «Приобретает картины Богородского с его выставки. Предлагается лучшая из его работ: изображает трех женщин, несущих на голове кувшины с вином. Картина хороша: и остроумная композиция, <и> хорошие краски. Есть содержание. Рядом с этой картиной небольшой этюд, изображающий двух женщин, несущих корзины с навозом. Этюд –слабей. Я предлагаю первую. Трифонов (или Трофимов?), зав. Музеем Красной Армии, предлагает этюд. Просим мотивировать. – Видите ли, – говорит он, – я не знаю, какое значение сейчас имеет в Италии виноделие и вообще какую роль играет вино у итальянских трудящихся. У нас вино также не играет большой роли. Так что эта тематика нам далека. Навоз же нам ближе. Он ближе к советской тематике».

Цит. по: С.Г. Боровиков "Заклад". Саратов 2019 С.9

- Понимаешь, Сашуля… - сказала она, допила вино, промокнула полные губы салфеткой, помолчала секунды три и еще раз сказала – Понимаешь, Сашуля… Не с кем помолчать. Поговорить… - она обвела рукой зал ресторана - вон их сколько… а помолчать… не с кем.
- Может, еще кьянти? – спросил ее спутник.
- Нет, котик, - завтра мне рано вставать. Расплатись и пойдем. Наговорились уже.

Иссиня-черный прозрачный и ледяной мартовский вечер. В полупустой закусочной тепло и тихо. Сидишь, пьешь горячий чай из картонного стаканчика и грызешь черствый круассан, который в меню называется свежей выпечкой. За соседним столиком мужчина угощает женщину в лихо заломленном берете пельменями и водкой. В окно закусочной видно ущербную и бледную, точно желток инкубаторского яйца, городскую луну, пустой позвякивающий трамвай, едущий в депо, дорожных рабочих в оранжевых жилетах, посыпающих снегом из тележки на колесах еще дымящуюся асфальтовую заплатку на мостовой, девушку на тротуаре, прижимающую к плечу головой телефон и разговаривающую по нему двумя руками, молодого человека рядом с ней, нетерпеливо встряхивающего соломенного цвета кудрями, битком набитый автобус, стоящий в пробке на перекрестке, женщину, сидящую у окна, собственное отражение и в нем пустоту, которая каждую весну образуется внутри тебя и ждет, чтобы ее чем-то заполнили. Раньше она заполнялась быстро – женским смехом, сухим вином, пломбиром в вафельных стаканчиках и походами в кино на последний сеанс, а теперь не заполняется даже коньяком. И от пломбира ноет запломбированный зуб, и от женского смеха может разболеться голова, и в кино на последнем сеансе можно заснуть и даже испугать соседей храпом, и... пустота все равно ждет, чтобы ее заполнили. Конечно, ближе к маю она чем-нибудь заполнится – трамвайным звоном, быстрыми взглядами, угол падения которых равен углу притяжения, чириканьем воробьев, пельменями с водкой, в конце концов... Женщина за соседним столиком почти не ест, а все больше чирикает и хохочет. И хохочет. Водка у них в графине уже кончилась, а пустота внутри женщины, судя по всему, еще и не начинала заканчиваться.*

*Правду говоря, это была грузинская закусочная и вместо пельменей с водкой там подавали хинкали и зеленый грузинский лимонад, но женщина, которую угощал мужчина, была в берете. И ела хинкали так, что шевелился хвостик. На берете, конечно, а не на мужчине. И пила лимонад. И успевала при этом чирикать и хохотать. И хохотать. И это от обычного фруктового лимонада, а была бы вместо него водка... Если уж совсем начистоту, то я тоже не грыз черствый круассан. Вместо него был горячий хачапури по-мегрельски. Таким можно заполнить любую пустоту. Особенно, если прибавить к нему лобио, чанахи, кофе по-сухумски и эклер с ванильным кремом. Или два эклера. Ведь до мая еще март и апрель. Кто знает сколько они продлятся.
615 комментариевОставить комментарийРедактировать записьРедактировать меткиВ избранноеПоделитьсяОтслеживать

    Есть такие люди, у которых ощущение, что все хорошо или должно быть хорошо, внутри. Они это ощущение носят с собой. Или вынашивают. Есть и такие, у которых хорошо там, где их нет. Я из тех, у которых все по пословице.
Из моего окна на работе видны какие-то автобазы, ржавые грузовики, будки сторожей, склады до самого горизонта и на горизонте белые многоэтажные дома. Каждый день я смотрю на эти дома, еле виднеющиеся сквозь московский смог, и мне кажется, что там хорошо – ведь там нет меня. Там тепло, там никто не работает, все сидят у окошек, пьют чай с коньяком и шоколадными конфетами «Грильяж», читают толстые старые книжки с рассказами Чехова, забравшись с ногами в большие и уютные кресла. Там – это в Бирюлево. Если бы Бирюлево не было так близко, то я бы, наверное, поехал туда посмотреть.
    По выходным я приезжаю на дачу, в глухую деревню во Владимирской области, и там, по вечерам, пью горячий чай с коньяком, шоколадными конфетами «Грильяж», домашними настойками, пирогами с яйцами и луком, забираюсь с ногами в большое кресло, читаю рассказы Чехова, романы Тургенева, повести Гоголя и смотрю в окно. Через дорогу от нашего дома стоит другой дом, в котором уютно светятся окна, полуприкрытые ветками старой вишни. Там меня нет, там хорошо и… живет семья алкоголиков, никогда не пивших никакого чаю, кроме самогона. Тем более с шоколадными конфетами. Чехова они не читают потому, что у них нет кресел, в которые можно забраться с томиком его рассказов. Даже маленьких и неуютных нет. Только две колченогих табуретки, на которых многочисленное семейство сидит по очереди. Это не мешает мне думать, что там, через улицу…
    Чувство, что хорошо там, где нас нет, особенно сильно вспыхивает во мне на берегу реки или моря. С рекой все понятно – по ней плывут корабли, на кораблях каюты, полные шоколадных конфет «Грильяж», уютных кресел, толстых старых книжек с рассказами Чехова, горячий чай каждый час разносят отменно вежливые стюарды и обворожительные стюардессы, изящно изогнув ручку в белой перчатке, доливают в этот чай коньяку.
    На берегу моря, а тем более океана, все сложнее. Много лет назад поиски места, где одновременно было бы и хорошо и нас не было, завели меня на другой край земли, в город Сан-Диего. Сидел я однажды на берегу Тихого океана и пил чай с шоколадными конфетами в ресторане отеля, расположенного на острове Коронадо. Это был тот самый отель, в котором снимали фильм «В джазе только девушки». Правду говоря, вместо чая я пил кофе, а шоколадные конфеты «Грильяж» мне заменяло огромное пирожное-корзиночка с клубникой и взбитыми сливками. Коньяк мне подали отдельно, но кресло было большим и уютным. За окном был ноябрь, градусов двадцать или двадцать пять тепла, цвели какие-то пышные красные цветы, в которые то и дело залетали жужжащие колибри. Я смотрел на бескрайний океан, на волны, катившиеся к калифорнийским берегам, и думал, что на другом берегу Тихого океана, в той стороне, откуда я приехал, и где меня теперь нет…
    Теперь у меня на горизонте Бирюлево. Я могу сесть на метро или на такси и за полчаса до него доехать, но не сделаю этого никогда. Пусть хотя бы там люди спокойно попьют чаю с коньяком и шоколадными конфетами «Грильяж».

Чуть не забыл. В вагоне-ресторане фирменного поезда "Лабытнанги - Москва" невозможно купить, скажем, пятьдесят грамм водки или коньяку. Алкоголь продают только бутылками. "Кому я потом продам начатую бутылку?" - спросила меня официантка.

Вчера мы праздновали Новый год в ресторане с тамадой и цыганами. Все танцевали и подпевали песням синий синий иней и белые розы. Тем, кто не танцевал, тамада предложил топать под столом ногами и хлопать себя ушами по щекам ладонями по коленкам. Когда подали горячее, между столами стал ходить Дед Мороз с двухметровым посохом, сделанным из карниза для штор. Нужно было коснуться конца его посоха рюмкой водки, чтобы в следующем году все желания исполнились. Сегодня нам разрешили прийти на работу на час позже.

Взять, к примеру, Пришвина. Или Нагибина. Или даже Ивана Сергеевича Тургенева. Все трое заядлые охотники. Все трое знают много разных охотничьих слов – вальдшнеп, косач, ягдташ, вечерняя тяга, манки, водка. И природных слов знают много – заволочь, треста, елань, бучило. И народных – портянки, чугунок, зипун, нагольный тулуп, загнетка, самогон. И все равно читать их описания природы скучно. Описаниями Пришвина и Тургенева детей и вовсе в школах пытают. Природа Тургенева – холодная красавица, которая посмотрит на тебя точно рубль подаст и скажет: «Ну, посмотрел? На кроткий румянец зари, на ласково лучезарное солнце, на золотисто-серые с нежными белыми краями облака, посмотрел? Теперь иди, шурши по хозяйству. Борони, сей, отрабатывай барщину. Тут вон целая очередь из таких как ты. И всем нужно посмотреть. Господи, как я устала…*». Природа Пришвина еще и добавит: «Клюквы не забудь насобирать в туесок. И грибов. Осторожнее там. В бучило не наступи», а природа Нагибина спросит: «Настрелялся? Забирай своих уток и проваливай, охотничек. И рыбу забирай, браконьер. И пустые бутылки». Зато у Коваля достаточно всего лишь одной фразы о том, что «клюква лучше божьих коровок хотя бы потому, что она не двигается». И все. И ты влюблен по собственному желанию. Навсегда.
*Последнюю фразу она произнесет по-французски.